Конец прекрасной эпохи
Он не был учеником Чайковского. Просто у них был какой-то общий культурно-психологический ген. Сергей Рахманинов (1873-1943) стал музыкальным наследником великого композитора. И последним представителем прекрасной эпохи — назовите его русским романтизмом или великой русской классикой. Больше в русской музыке не будет такой щемящей тоски, необъяснимых порывов – не в космос, не в нирвану – а к небу, к Богу.
Чайковский заметил совсем юного музыканта на экзамене в Московской консерватории. Маэстро не поскупился на похвалу, поставив Сереже Рахманинову «пятерку» с множеством плюсов по сложному теоретическому предмету.
А позднее Чайковский похлопотал о том, чтобы опера «Алеко» — дипломная работа молодого композитора – была поставлена в Большом театре.
Внезапная смерть Чайковского буквально через год после триумфа «Алеко» станет большим ударом для Рахманинова. Он посвятит памяти великого музыканта Элегическое трио для скрипки, виолончели и фортепиано. В 1912 году Сергей Рахманинов напишет романс «Музыка» на стихи Полонского: так же, как и литературный первоисточник, он посвящен Петру Ильичу.
Самое главное. О том, что Рахманинов продолжил и завершил в ХХ веке «век Чайковского», свидетельствует, в первую очередь, Музыка.
Партитура жизни
Мальчик рос в поместье Онег в Новгородской губернии. Его интерес к музыке заметила мама, музицировавшая на фортепиано. Она и начала с ним заниматься, впрочем, без видимого энтузиазма ученика. Способности Сережи заметил и его дед – композитор, пианист Аркадий Александрович Рахманинов. Для занятий с Сергеем родители на летние месяцы пригласили в свое имение пианистку, студентку Петербургской консерватории Анну Орнатскую. Когда в семью пришла беда – разорение, — она похлопотала о зачислении мальчика на младшее отделение Петербургской консерватории.
К тому времени Рахманиновы перебрались в Петербург и поселились в скромной квартире. И тут – еще один удар: отец уходит из семьи. От этого удара мать Сергея не оправилась до конца жизни. Возможно, она и хотела бы уделить должное внимание своему одаренному сыну, но выпавшие на ее долю испытания сломили женщину.
Сережа начинает учебу. Как обычный мальчик, он ленится, озорничает, зимой пропадает на катке. Способности ко всем музыкальным дисциплинам у него замечательные, поэтому «халтура» сходила с рук. Однако общеобразовательные предметы, требовавшие усердия, шли катастрофически плохо. Ситуацию спас старший двоюродный брат Сергея, Александр Зилоти – прекрасный пианист, ученик Николая Рубинштейна, Ференца Листа. Он буквально перетащил брата в Москву. Там с юными пианистами по особой методике работал профессор Николай Зверев: талантливые мальчишки жили у него дома. Он следил за их занятиями, правильным режимом.
Под таким руководством Сергей очень быстро стал развиваться. В 1891 году Рахманинов блестяще окончил Московскую консерваторию по классу фортепиано, а через год и по классу композиции. К этому времени он был уже автором Первого фортепианного концерта, нескольких романсов, инструментальных пьес. Но мир не спешил радостно приветствовать нового гения.
Молодому музыканту пришлось пережить бедность, бытовую неустроенность. Проблесками стали моменты творческого вдохновенья. Добавим к этому, что натура у него была ранимая и в то же время гордая, независимая. Рахманинову трудно было просить о помощи, а приходилось.
Наверное, самым тяжким испытанием стала для Рахманинова премьера его Первой симфонии.
Для композитора первая симфония – все равно что первый роман для писателя, первая главная роль для актера.
Но Рахманинову было особенно трудно: дирижировал произведением не он. За пультом стоял очень уважаемый музыкант. Уже на репетициях композитор чувствовал, что его сочинение – чужое для дирижера, что он совсем не заинтересован в хорошем исполнении. Симфония была исполнена плохо. В одной из ядовитых рецензий говорилось, что симфония привела бы в восторг обитателей ада.
В принципе, дата того концерта — 15 марта 1897 года – могла бы стать последней точкой в биографии Рахманинова. Его жизнь спасли родные, вовремя предложенная интересная работа.
В сентябре того же года музыкант получает от мецената и большого ценителя искусства Саввы Мамонтова предложение стать дирижером в Московской Частной русской опере. Дебют Рахманинова-дирижера в этой труппе имел успех. Каждый следующий спектакль был еще ярче, талантливее. Эта работа подарила Рахманинову новые впечатления, ощущение жизненной стабильности. И потрясающего друга на всю жизнь – Федора Шаляпина, начинавшего свой путь под крылом Мамонтова.
В 1904 году дирижеру Рахманинову уже был предложен контракт в Большом театре. О том, какую «панику навел» в труппе новый маэстро, утверждавший на первой репетиции, что «никто петь не умеет», очень красочно пишет одна из солисток, Надежда Салина:
«Самое большое впечатление произвёл на меня молодой С. В. Рахманинов, вернее сказать, стихийная сила его таланта и темперамента, затаившегося где-то глубоко под непроницаемой маской холодного, немного надменного лица. Он был высокий, худой, немногословный, с сухой ноткой в голосе.
В первое время, разговаривая с ним, я испытывала какую-то неловкость; подавляли, вероятно, его безразличие, равнодушие и холодный, рассеянный взгляд. Неловкость эту, очевидно, испытывали все его собеседники.
Такой человек вряд ли мог нравиться в обычной жизни, но когда вы видели его за роялем или за дирижёрским пультом, когда вы слышали силу и экспрессию его титанической игры или оркестровую передачу опер Чайковского и Бородина, вы не могли не преклоняться перед его могучим талантом.
Хорошо помню, как Теляковский пригласил его служить в Большом театре. Это произошло, должно быть, в 1904 году. Наш театр с приходом Шаляпина во многом изменил свой творческий облик. За Шаляпиным ещё в 1900 году пришли и художники (Коровин, Головин и др.). Предпочтение стали оказывать русскому оперному творчеству, стали писать декорации и делать костюмы по эскизам и под наблюдением художников, и, наконец, во главе оркестра стал композитор Рахманинов.
Боже мой, какую панику он навёл, явившись на первую репетицию оперы «Князь Игорь»! Для начала он вызвал одних мужчин, а на другой день мы, женщины, должны были демонстрировать свою квалификацию. За кулисами зашумели: «Рахманинов всех ругает», «Рахманинов на всех сердится», «Рахманинов сказал, что никто петь не умеет», «Рахманинов посоветовал многим снова поступить в консерваторию». Одним словом, имя Рахманинова потревоженный муравейник склонял на все лады.
На другой день с неприятным чувством некоторой неуверенности в себе ехала я на репетицию. Рахманинова я застала уже в фойе, где мы репетировали. Он вёл репетицию сам, без концертмейстера. Посмотрела я на его холодное лицо, и забытое чувство смущения, как перед экзаменом, зашевелилось во мне.
Сухо поздоровавшись и назвав меня г-жой Салиной, он сел за рояль и открыл клавир на ариозо Ярославны в тереме. Перелистывая ноты, он кратко и повелительно бросал мне фразы: «Я хочу, чтобы здесь вы сделали piano», «Чтобы это место звучало колыбельной песнью», «Тут надо ускорить» и т. д. Я, давно отвыкшая от положения ученицы, внутренне поёжилась и, наконец, не очень любезным тоном предложила ему сначала послушать, как я пою ариозо, а потом попутно давать мне указания или вносить изменения в мою трактовку. Он холодно на меня взглянул, закрыл клавир и начал репетицию с пролога. Мужчины сумрачно сгруппировались вокруг рояля. Рахманинов положил руки на клавиши, и под его пальцами рояль запел и разлился потоками чудной музыки Бородина.
Ах, какой это был бесподобный пианист! Хотелось не петь, а слушать его долго-долго. Я следила за ним, за его лицом. Оно оставалось непроницаемым, и только ноздри дышали жизнью, то раздуваясь, то спадая, выдавая какие-то внутренние переживания…»
В 1901 году Сергей Рахманинов, пережив жуткий творческий кризис после провала симфонии, вернулся к сочинительству. К этому времени он создал Второй фортепианный концерт.
Он стал для современников музыкальным символом эпохи — чем-то вроде романа Эренбурга «Оттепель» для читателей 1950-х, фильма Хуциева «Мне двадцать лет» для зрителей 1960-х.
Постепенно в жизни великого композитора все встает на свои места. Сквозь зубовный скрежет его авторитет признают даже ценители совсем другой музыки. Напомню: в начале ХХ века наступает время авангарда, дерзких манипуляций со старыми художественными приемами. Очень характерен в этом отношении эпизод из воспоминаний Сергея Прокофьева – представителя авангардного и дерзкого нового искусства. На одном из его концертов в Москве присутствовали Николай Метнер и Рахманинов.
«Метнер все время кипятился и говорил: «Если это музыка, то я не музыкант». Рахманинов, наоборот, сидел как изваяние, и московская публика, в общем, принимавшая меня хорошо, по временам смущенно замирала, глядя на своего идола».
А потом пришло время революций – не художественных, а кровавых, политических. Рахманинов быстро понял, что России он не нужен. Другое время выбрать не мог, пришлось искать другое место. В декабре 1917 года Рахманинов с семьей – супругой Натальей, двумя дочками — покидает страну. Это было правильное решение. Вскоре Российская ассоциация пролетарских музыкантов провозгласит Чайковского «певцом упадочных настроений российского дворянства». Для Рахманинова они тоже подберут эпитеты. К счастью, он будет на безопасном расстоянии. К несчастью, ему не суждено было вернуться.
Жизни музыканта за рубежом ничего не угрожало – кроме нервных перегрузок от бесчисленных концертов. А сочинение музыки как самая сокровенная форма самовыражения опять окажется под ударом. Уехав, он не сочинял восемь лет: тяжело далось ему прощание с родиной. Тем значительней было возвращение к творчеству.
Рапсодия на тему Паганини, Третья симфония, «Симфонические танцы» — высочайшие откровения русского музыканта, пронзительные страницы музыкальной культуры эпохи, стоявшей на пороге великой трагедии 1940-х годов.
Пианист Иосиф Гофман очень точно сказал: «Рахманинов был создан из стали и золота: сталь в его руках, золото — в сердце». Жаль, что не было маленького прочного кусочка стали, способного защитить от жестоких ран золотое сердце музыканта.
Автор: Алевтина Бояринцева
Рекомендуем также:
Сергей Прокофьев: вундеркинд, ставший гением
