«Самый страшный наш экспорт, и самый большой наш экспорт, который надо остановить — это «экспорт мозгов». Мы не считаем, сколько мы экспортируем в год, но это, я боюсь, по объему потерь самое большое количество того, чего мы экспортируем. Экспортируем безвозвратно, к сожалению»
Об этом заявил Герман Греф на очередном Всероссийском Гайдаровском форуме, прошедшем с 13 по 15 января в Москве.
Наверное его слова мало кого удивили, но на фоне последних событий, когда нефть и доллар являются первоочередными в новостных лентах, выглядели немного необычными.
Безусловно обсуждение таких важных социальных тем как образование и развитие науки на форуме, казалось бы не имеющим отношение к таковым, является знаком. Только вот каким? Есть два варианта:
1. дело все-таки сдвинулось с мертвой точки и экспорт мозгов имеет шанс пойти на спад.
2. все настолько плохо, что обсуждение является лишь посмертно выпиской пострадавшим.
С надеждой на лучшее, хочется быть оптимистом. Ведь ситуация и впрямь критическая. Имея большой потенциал, мы по обыкновению имеем шанс потерять все без остатка.
Только «за первую половину 90-х годов из страны выехало не менее 80 тысяч ученых, а прямые потери бюджета составили не менее $60 млрд.» (сообщает Российский фонд фундаментальных исследований).
За период с 1989 года по 2004 год из России уехало порядка 25 тысяч ученых, а 30 тысяч работают за рубежом по временным контрактам. Министр образования Дмитрий Ливанов отмечает, что «это наиболее востребованные ученые, находящиеся в продуктивном научном возрасте.
Сегодня число занятых в науке в России составляет лишь порядка 40 % от уровня 90-х годов».
Между тем, согласно данным фонда «Открытая экономика», сегодня отъезд российских учёных за рубеж не только не уменьшается, но существенно возрастает, при этом расширяется география оттока.
Анализ, проведенный на основе базы Scopus, показал, что более 50 % публикаций российской научной диаспоры идут из США. При этом наиболее цитируемые российские учёные также работают в США — на их долю приходится 44 % всех ссылок (период после 2003 года). Лидируют по индексу цитируемости выпускники МГУ, вторые — выпускники МФТИ. На долю российских учёных, работающих в России, приходится всего 10 % ссылок.
Директор по исследованиям фонда «Открытая экономика» Иван Стерлигов отметил, что после 2000-го года в основном уезжают молодые исследователи и студенты. Причем учиться в вузы едут в основном в Германию, где сейчас приблизительно 12,5 тысяч студентов из России (в 2001 году их было 800). Получать же степень PhD* наши молодые специалисты предпочитают в США, где в 2006 году защитились 183 человека (в 1997 г. — 74).
*PhD — Учёная степень доктора наук в Российской Федерации, доктор философии (лат. Philosophiæ Doctor, Ph.D., PhD, обычно произносится как пи-эйч-ди)
Тенденция в 2009 году — переезд российских учёных в страны Юго-Восточной Азии, в том числе в Сингапур, где, как сказал Иван Стерлигов, предлагают очень хорошие условия для работы. При этом отмечается, что Россия только набирает силу по числу уехавших специалистов.
Также хочется отметить, что лишь в 2015 году стартовал проект по переселению учёных и научных работников. Его итоги пока подводить рано, можно сказать лишь, что к сентябрю 2015 года 44 учёных, которые имеют степени докторов и кандидатов технических, экономических и медицинских наук, уже переселились в Россию, а 21 человек находится в стадии оформления. При этом РАН в 2015 году ведёт речь о 420 инженерах и учёных, занимающихся наиболее актуальными научными и технологическими проблемами.
Что же еще можно сделать для улучшения сложившейся ситуации, помимо банального «улучшить общую экономическую и политическую ситуацию в стране»?
На мой взгляд оптимальное решение предложил президент IBS Group Анатолий Карачинский, озвучив свою мысль как «экспорт хайтека вместо экспорта мозгов»:
«Нам необходимо решить одну стратегическую задачу: увеличить экспорт продуктов на мировой IT-рынок, пропорционально сократив экспорт мозгов. Это привело бы к новой волне IT-гигантов отечественного происхождения, поставляющих свои продукты на глобальные рынки. Начать надо с очевидного: Россия должна осознать себя страной, конкурирующей со многими другими странами за то, чтобы стать местом для работы высокотехнологичных экспортеров.
Сегодня мы переживаем настоящую технологическую революцию. Почти 30 лет монополистом на IT-рынке была компания Microsoft. Теперь есть еще две компании, каждая из которых создает свою экосистему, – это Apple и Google.
Раньше мы жили с клиент-серверной архитектурой. Теперь вычислительные мощности, хранение данных, сервисы постепенно переходят в облака. Раньше мы жили с персональными компьютерами, а теперь живем в мобильных устройствах – в телефонах, планшетах, часах.
Мы пользуемся картами и навигатором, встроенным прямо в автомобиль. Телевизор и многие другие бытовые приборы стремительно превращаются в компьютеры. Мы уже разговариваем с ними на обычном для нас языке и прикидываем сроки появления искусственного интеллекта.
Роботы перестали быть персонажами фантастических романов и продаются в магазинах. У всех этих стремительных изменений одна природа – разработка программного обеспечения (ПО). В огромных, доселе невиданных количествах. Более того, появление облаков вместо серверов, мобильных устройств вместо компьютеров приведет к тому, что большую часть ПО, написанного в последние 20 лет, придется переписать. На этом рынке одни страны построят большие многомиллиардные IT-компании, а другие просто поставят в них своих программистов.
Пока все идет к тому, что Россия с блеском выполнит роль этих других. В мире огромная потребность в программистах: до 600 000 не хватает в Америке, до 500 000 – в Европе. И в Америке, и в Европе и 20, и 30 лет назад было модно учиться на юриста, доктора, финансиста, менеджера. А инженеры мало получали, и еще не было успешных историй и миллиардных состояний Билла Гейтса, Ларри Эллисона, Сергея Брина, Лари Пейджа, Марка Цукерберга. Потому выбор такой карьеры не поддерживался в семьях, считался неудачным.
В СССР, напротив, всегда был высок престиж инженерного образования. Принципы советской системы образования, построенной в 30-е гг. прошлого века на базе чистой науки, уникальны: у нас всегда учили математике и физике, но никогда – как эти знания практически применять.
В англосаксонской системе, построенной на «кейс-моделях», учат действовать в шаблонной ситуации и решать шаблонные задачи. Это хорошо для менеджмента, потому культура управления на Западе так хороша.
У нас этому не учили, и после института выпускники пытались понять, как применить полученные знания. Многие из нас помнят фразу, которую нам обязательно говорили в первый рабочий день на предприятии: «Забудьте все, чему вас учили». Мы растили креативных людей, которые не боятся задач, не имеющих четкой постановки, и готовы искать и применять нетривиальные решения. В менеджменте в одной и той же ситуации нужно принимать одни и те же решения. А инженер пытается найти новые. В этом суть инноваций – все время искать новое решение, которое иногда оказывается лучше старого.
Эта креативность породила школу российского программирования. Но можем ли мы быть хорошими программистами не в индивидуальной, а в массовой истории, не штучных, а массовых продуктов? Примеров немного, но они есть: «Яндекс», ABBYY, «Мейл.ру», «Лаборатория Касперского», Luxoft, которые делают продукты мирового уровня, востребованные на рынке. Но массовым явление не стало, хотя такой шанс в прошлом десятилетии был.
Россия могла бы сегодня иметь на экспорте ПО $30–40 млрд в год. Для этого нужно было быть немного другой страной, создав стимулы для развития экспортно ориентированных интеллектуальных компаний, для «приземления» которых у себя так много делают самые разные страны – от Канады и Швейцарии до Польши, Чехии и Румынии, – давая льготы, гранты и административную поддержку.
Примечательно, что даже среди российских IT-лидеров лишь единицы стали публичными. В мире успешные компании стремятся к открытости. Если вы посмотрите на технологический рынок в Америке, Европе, Китае, Японии, технологические компании там публичные, сделавшие богатыми не только своих основателей, но и сотрудников.
Это позволяет им получить доступ к капиталу, которого для сегодняшних технологических прорывов надо очень много, и возможность быть долгое время убыточными, пока технология не будет отлажена (прекрасный пример – Илон Маск с его Tesla Motors и SpaceX).
Но за это и надо платить. Как только, к примеру, Apple хоть что-то сделает неправильно, об этом пишут сотни аналитиков. Публичные компании находятся на сцене, на них направлены софиты – и ничего скрыть нельзя. Ты выпустил новый продукт, запустил сервис – ты должен об этом объявить, а через два квартала рассказать, сколько ты продал благодаря этому новому сервису.
На этой открытости построена конкуренция в технологическом бизнесе, который сформирован частными компаниями. За последние 40–50 лет мы видели много попыток развить IT-рынок в обход законов конкуренции – в Китае, и даже в Германии, – но это не работает. Мы это прошли еще при советской власти, когда государство проиграло технологическую конкуренцию. В СССР производились отстающие вычислительные машины, у которых не было хорошего ПО – при таком количестве классных программистов!
Двигателем технологического рынка выступают частные компании. Роль государства – обеспечить равные условия для всех. Компании должны конкурировать не за административный ресурс, а соревноваться в эффективности бизнеса, и это ведет к процветанию государства.
Если здоровой конкуренции нет, вместо процветающего получается нищее государство, и объяснять, почему оно такое бедное, приходится происками врагов.
Гораздо больше господдержки рынку нужна внятная стратегия, понимание, что хочет иметь государство в ближайшей и отдаленной перспективе. Даже 10-летняя государственная стратегия позволит рынку иметь долгосрочное планирование и стабильный спрос. В ней должно быть заложено прежде всего создание комфортной среды, в которой могут рождаться наши гуглы. А развивать надо именно то, в чем мы конкурентоспособны, например стимулируя развитие экспорта ПО и поддерживая компании-экспортеры.
Разумной стратегией для России было и остается развивать технологический экспорт в тех отраслях, где мы сильны или можем быть сильны. Когда ты успешен на мировом рынке, у тебя образуется сильная компетенция, с которой ты можешь потом прийти на внутренний рынок. Китайский экспорт со временем развил внутреннее потребление: 15 лет назад почти все, что они производили в хайтеке, экспортировалось, сейчас уже больше 50% реализуется внутри страны. Через внешние рынки можно развивать внутренние, но не наоборот.
У нас пока зависящий от административного ресурса и государства финансовый успех бизнеса остается привязан к персоне бенефициара, выход которого из бизнеса приводит к тому, что бизнес теряет господдержку.
У нас самые успешные компании – это те, которые принадлежат людям с известными фамилиями. Если завтра человек продает эту компанию или выходит из нее, она стремительно теряет свои возможности.
Здесь мы возвращаемся к вопросу прозрачности бизнеса и благоприятных правил игры. Если зарплаты платятся всерую, компания не может привлечь деньги, чтобы развиваться, не говоря уже о выходе на IPO.
Бизнесу и стране нужно на самом деле одно и то же: чтобы компании были прозрачны, платили одинаковые налоги и имели одинаковые возможности. Тогда у нас не будет дефицита в экспортно ориентированных больших технологических бизнесах с долгосрочными стратегиями и заинтересованностью инвесторов.
От редакции: За что все ополчились против Германа Грефа? — за то, что открыл глаза на проблемы, существующие и паразитирующие, тормозящие развитие государства по самым важным отраслям? Отчего столько вопящей истерии? Не любим правду? — так она же правда — ее любить надо, она дороже, пускай хоть и резкая, и исходит от того, кого по определению не любит большинство. А может дело в большинстве? Кто Вы — большинство?
Рекомендуем также:
ПОВОРОТ В НИКУДА? — ГЛАВНЫЕ ИТОГИ АЗИАТСКОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ
