Традиционно под термином гениальность подразумевается некая связь с талантом. Однако такое представление не совсем правильное. И разница между двумя понятиями огромная.
В отличие от талантливого человека гений, как правило, создает нечто уникальное, то, чего до него не было в этом мире. Гений все время совершает открытия, позволяя обществу совершить качественный переход на следующую ступень развития. Интеллект и работоспособность гениев поистине поразительны. Поэтому гений затмевает собой талантливых личностей рядом. К примеру, во времена А.С. Пушкина было множество хороших поэтов и писателей, но о них мы знаем крайне мало или не знаем вообще, так как на фоне автора «Евгения Онегина» и многих других гениальных произведений они просто потерялись…
Вместе с тем, существует и обратная сторона гениальности, когда поступки и действия эксцентричной личности, а также поведение обнажает другую сторону гения, мягко говоря странную, а иногда и порочную.
О причудах и самых странных поступках на примере двух великих русских классиков.
Лев Николаевич Толстой
• У великого писателя был поразительно неразборчивый почерк с путаницей условных знаков и добавлений. Понять его могла только жена Толстого, Софья Андреевна, которой приходилось бессчетное количество раз переписывать «Войну и мир». Психиатр Чезаре Ломброзо, посмотрев на почерк Толстого, пришёл к выводу, что он принадлежит женщине лёгкого поведения с психопатическими наклонностями.
• С годами Толстым все сильнее завладевали духовные искания, и он все меньше уделяет внимание быту, практически во всем стремясь к аскетизму и «опрощению». Граф занимается тяжелым крестьянским трудом, спит на голом полу и ходит босиком до самых холодов, подчеркивая тем самым свою близость к народу.
«Как бы ни унижал себя этот гигант, какими бы бренными лохмотьями не прикрывал свое могучее тело, всегда в нем виден Зевс, от мановения бровей которого дрожит весь Олимп». Илья Репин
• Однажды отец русской интеллигенции оделся как босяк и пошел в село к своим крепостным – погутарить об их нуждах и печалях. Оробевшие мужики попрятались в сене от греха подальше, а великий писатель махнул рукой на попытки понять крестьянскую душу и занялся изготовлением сапог, которые он раздаривал своим родственникам и знакомым. Его зять М. Сухонин держал подарок тестя на книжной полке, рядом с «Войной и миром».
• Многие современники считали, что Лев Николаевич совсем сошел с ума на почве своих религиозных идей, оттого и ходит в рубище да якшается со всяким сбродом. Однако яснополянский граф объяснял свое пристрастие к пахоте и косьбе обычной привычкой к движению. Если Толстой за день ни разу не вышел из дома хотя бы на прогулку, то к вечеру становился раздражителен, а ночью долго не мог заснуть.
• Известный факт, что Толстой был вегетарианцем. В то время — это считалось странным. Однажды осенью жена Софья Андреевна вместе с младшими детьми уезжала в Москву (дети учились там в школе), оставшиеся в Ясной Поляне Лев Николаевич и его старшие дочери обслуживали себя сами, без помощи прислуги. Таня и Маша сами готовили еду (строго вегетарианскую). «Но однажды, — вспоминает Татьяна Львовна, — мы узнаем: сегодня приезжает наша тетя… Нам известно, что тетя любит вкусную еду, особенно мясную. Что делать? Приготовить труп? (Так мы называем мясо.) Но эта мысль вызывает в нас чувство ужаса. Пока мы с сестрой обсуждали этот вопрос, вошел отец. Мы сказали ему, что не знаем как быть.
— А вы, сказал он, — приготовьте обед, как обычно… Днем приехала тетя. Наступил час обеда, мы пошли в столовую. И что же мы увидели? На приборе для тети лежал огромный кухонный нож, а к ножке стула была привязана живая курица. Бедная птица билась и тянула за собой
стул.
— Видишь? — сказал отец нашей гостье. — Зная, что ты любишь есть живые существа, мы тебе приготовили цыпленка. Никто из нас не может его убить, и поэтому мы положили для тебя этот смертельный инструмент. Сделай это сама». В тот раз жизнь курицы была сохранена…
• Уже в преклонном возрасте 82-x лет писатель решил уйти странствовать, покинув свое имение, оставив жену и детей. В прощальном письме к своей графине Софье, Толстой пишет: «Я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни».
В сопровождении своего личного врача Душана Маковицкого граф покидает Ясную Поляну и отправляется в скитания без определенной цели. Заехав в Оптику Пустынь и Козельск, он решает отправится на юг к своей племяннице, откуда планирует двинуться дальше на Кавказ. Но последнее путешествие оборвалось, едва начавшись: в дороге Толстой простудился и подхватил воспаление легких — 7 ноября Лев Николаевич скончался в доме начальника железнодорожной станции «Астапово».
Федор Михайлович Достоевский
По силе беспощадного анализа с Достоевским вряд ли сравнится какой-нибудь другой писатель русской литературы. Но рождались все эти образы, преступления, наказания, мучительные раскаяния и откровенные безрассудства не на пустом месте. Достоевского часто «награждали» грубыми прозвищами, человек — «не от мира сего». А поводов было также не мало.
Странности Достоевского прослеживались уже с детства. Мальчик Федя был весьма замкнутым, характер его был загадкой для остальных, а богатое воображение юного гения лишь отдаляло его самого от сверстников. Вскоре, привыкшие к его причудам одноклассники, стали называть «дурачком», а во время учёбы в инженерном училище — «идиотиком».
Уже в зрелом возрасте, по рассказам очевидцев Достоевскому были свойственны частые припадки, чрезмерная нервная возбудимость и вспыльчивость приписывались современниками, как очередные странности великого гения. Правда, позже выяснится, что Федор Михайлович был болен эпилепсией, как и граф Толстой, а его странные припадки являлись следствием этой болезни.
По ту сторону гениальности писателя, были вполне откровенные и ярко выраженные специфические изменения психики, которые проявлялись в чрезмерном педантизме, мелочности, склонности к детализированию, бесконечным уточнениям, раздражительности, вспыльчивости, чрезмерной обидчивости, склонности к страхам и приступам тоскливо-злобного настроения.
• Классик биографических исследований Стефан Цвейг с полным правом заметил, что Достоевский «доводил всякое влечение до порока». Но проявления психического садизма у Достоевского отличались помимо этого ещё изощрённым своеобразием. Уже в детстве он любил «стегать лягушек ореховым хлыстом», причём это занятие было, по-видимому, одним из самых любимых и привычных забав Фёдора, так как он с видом знатока сообщает, что «хлысты из орешника так красивы и так прочны, куда против берёзовых».
• Помимо садистских наклонностей были и соседствующие с ними мазохистские. Достаточно лишь вспомнить следующее признание писателя в письме к брату (1840 г.): «…я изобрёл для себя нового рода наслаждение — престранное — томить себя. Возьму твоё письмо, переворачиваю несколько минут в руках, щупаю его, полновесно ли оно, и, насмотревшись, налюбовавшись на запечатанный конверт, кладу его в карман…». Тем самым Достоевский достигал «сладострастного состояния души, чувств и сердца».
• Один из первых отечественных психиатров, занимавшихся патографическими исследованиями, И. Б. Галант (1927 г.) отмечал, что психопатия Достоевского нигде «не нашла себе такого выражения, как в области психосексуальных переживаний. …Есть основания думать, что сексуальная… жизнь героев романов Достоевского до известной степени отражает самую сущность сексуальности и самого Достоевского».
• Русский писатель вызвал интерес и у Зигмунда Фрейда, который не мог не выразить своего отношения к столь близкому ему по духу исследователю самых таинственных глубин человеческой психики. «В сложной личности Достоевского мы выделили… его устремлённость к перверзии, которая должна была привести его к садо-мазохизму или сделать преступником». Поэтому можно согласиться с мнением, что «извращённой сексуальностью пропитано насквозь всё его творчество».
• Дочь Достоевского утверждала, что до сорока лет её отец жил «как святой». Даже в годы «холостого офицерского житья», столь удобного для разгула, он ведёт странно уединённое существование, а все его удовольствия ограничиваются посещением театров да истощающей финансы бильярдной игрой. И действительно, писатель был одержим игрой, патологически зависим от игры.
Достоевский ещё в 40-х годах так увлекался игрою на бильярде, что заводил знакомства с шулерами и проигрывал большие суммы. После возвращения из ссылки игромания проявилась уже во всей своей силе. Воспоминания его жены — А. Г. Достоевской об этой черте личности можно без купюр вставлять в учебник психиатрии при описании клинических проявлений игровой зависимости.
«Сначала мне представлялось странным, как это Фёдор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько разнородных страданий (заключение в крепость, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), как он не имеет настолько силы воли, чтобы сдержать себя, остановиться на известной доле проигрыша, не рисковать своим последним талером… Но скоро я поняла, что это не простая «слабость воли», а всепоглощающая страсть, нечто стихийное, против чего даже твёрдый характер бороться не может. С этим надо было примириться, смотреть на увлечение игрой как на болезнь, против которой не имеется средств».
• Еще одной странностью, граничащей с болезнью классика, была тревожная мнительность. Так, вместо обычного чая Достоевский предпочитал «тёплую водицу» и приходил в ужас даже от «цветочной заварки», беспокоясь за частоту своего пульса. И в этом случае наблюдается характерное превращение одного влечения в полярно противоположное: в более поздние годы писатель стал приверженцем «почти чёрного, похожего на «чифир» чая и крепчайшего кофе». Тревожась по поводу возможных последствий летаргического сна — этот вид навязчивой фобии объединял его с Гоголем, — он оставлял на ночь предупреждающие записки, чтобы не быть случайно похороненным заживо. Содержание записок характеризовало Достоевского как выраженного невротика:
«Сегодня я впаду в летаргический сон. Похороните меня не раньше, чем через пять дней».
• Достоевский, интенсивно лечившийся по поводу заболевания лёгких, кишечника и других соматических расстройств у специалистов самого высокого ранга как в России, так и за рубежом (включая знаменитого С. П. Боткина), за медицинской помощью по поводу эпилепсии почти не обращался. Странно, но Достоевский вообще не был склонен рассматривать эпилепсию в качестве душевного заболевания. Несмотря на то, что очень тяжело переносил свои судорожные приступы, он в то же время «дорожил ею как даром, как источником провидческого дара… Достоевский уверенно полагал, что только благодаря существующим у них психическим расстройствам их творческий потенциал не истощается.
Автор большого исследования творчества писателя Б. И. Бурсов утверждает, что «гений Достоевского, благодаря именно болезненности, проникал в мир со стороны, прежде никому недоступной. Другого подобного случая, — сочетания высшей гениальности с душевной болезнью, — вероятно, и не знает мировая литература».
Рекомендуем также:
